Feb. 23rd, 2009
Впервые я его видела в старом сборнике годов 70-х. Но до чего в точку!
Только ребята, не надо говорить, что на самом деле все иначе, итд и тп, ладно? Честно говоря, уверена, что один такой порыв способен принести душе больше пользы, чем десяток правильных трактатов с разъяснениями.
Я не был чудотворцем – врут апостолы.
Попы меня прикрасили, опошлили,
А я – всё тем же парнем остаюсь –
У торгашей и смерти не в товарищах,
Без нимбов, слишком шею натирающих, –
Сын плотника и плотник Иисус.
Я вырос в Галилейских рощах миртовых,
Где, сев на травы утренние мирные,
Их не сгибали синие дрозды.
И жеребята мне, – мальчишке вольному, –
Мусолили вихры губами волглыми, –
Не знающими привкуса узды.
И облака, и овцы тёрлись ласково
У озера того Тивериадского
О мои руки в рыбьей чешуе,
Когда я в тёплом сумраке размеренном
На кольях сети мокрые развешивал
С Луной, полузастрявшей в ячее.
Но, если мир вытягивал я неводом, –
Во мне боролись доброта и ненависть, –
Срываясь то на этом, то на том.
Я, сознавая двойственность всемирную, –
То звал врагу подставить щёку смирную,
То торгашей из Храма гнал кнутом.
Нет, – добреньким я не был – это выдумки.
Вас презирал я, ироды и выродки,
Исчадие ехидной семьи.
Я стал опасным – то есть – слишком знающим.
И становились всенародным знаменем
Одежды белоснежные мои.
Но пострашней всех римских прокураторов –
Затверживанье истин аккуратное,
Учеников расчётливая лесть.
И, рай сочтя доходным заведением,
Уже хотели братья Зеведеевы
В раю повыше по знакомству сесть.
Я, бывший простодушным простолюдином, –
Виновен в преступлении Иудином.
Я воспитал, – и я ответ держу.
И, сам себя карая высшей карою,
– Где брат твой, Авель? – спрашивая Каина,
– Где брат твой, Каин? – Авелю скажу.
И в мой последний вольный день при трапезе
Я чувствовал назревшее предательство, –
Витавшее над братским камельком.
Змея порою кроется и в соколе.
Но, верно ли учение, – если, всё-таки, –
Учитель предан был Учеником ..?
И в капюшонах, ястребинолицая, –
Распятием осеняла инквизиция
Свои костры – пощады не моли.
И рвался я с распятий в пальцах выродков,
И вопрошал, свой крик в столетьях вырыдав:
– Так это вы – ученики мои ?..
Ну а в огонь подбрасывали хвороста.
Шли крестоносцы, – как Христово воинство, –
Со свастикой в зачатке на щите.
И набожный убийца из Освенцима
Слал к Рождеству открыточки, – осведомлен, –
Что он сжигает братьев во Христе.
Неон клокочет. Снег сквозь фары сеется.
Но вижу те же лица фарисейские,
И саддукейский мстительный расчёт.
И торгаши, из Храма мною изгнанные, –
Хотят изгнать всех тех, кто в Храмах истины
Не продаётся и не продаёт.
И над планетой, злобой распалённые,
Летают пули, словно раскалённые, –
Всё тех же инквизиций угольки.
И, чувствуя себя в руках у стражников, –
Я на крестах трясусь от смеха страшного:
– Так вот какие вы, ученички..
Быть вами ежедневно воспеваемым,
И вами ежедневно распинаемым, –
Я больше не могу. Но, как спасусь, –
Плевками обессиленный и плётками,
Распятый на кресте – творение плотника,
Сын плотника и плотник – Иисус ?!..
Только ребята, не надо говорить, что на самом деле все иначе, итд и тп, ладно? Честно говоря, уверена, что один такой порыв способен принести душе больше пользы, чем десяток правильных трактатов с разъяснениями.
Я не был чудотворцем – врут апостолы.
Попы меня прикрасили, опошлили,
А я – всё тем же парнем остаюсь –
У торгашей и смерти не в товарищах,
Без нимбов, слишком шею натирающих, –
Сын плотника и плотник Иисус.
Я вырос в Галилейских рощах миртовых,
Где, сев на травы утренние мирные,
Их не сгибали синие дрозды.
И жеребята мне, – мальчишке вольному, –
Мусолили вихры губами волглыми, –
Не знающими привкуса узды.
И облака, и овцы тёрлись ласково
У озера того Тивериадского
О мои руки в рыбьей чешуе,
Когда я в тёплом сумраке размеренном
На кольях сети мокрые развешивал
С Луной, полузастрявшей в ячее.
Но, если мир вытягивал я неводом, –
Во мне боролись доброта и ненависть, –
Срываясь то на этом, то на том.
Я, сознавая двойственность всемирную, –
То звал врагу подставить щёку смирную,
То торгашей из Храма гнал кнутом.
Нет, – добреньким я не был – это выдумки.
Вас презирал я, ироды и выродки,
Исчадие ехидной семьи.
Я стал опасным – то есть – слишком знающим.
И становились всенародным знаменем
Одежды белоснежные мои.
Но пострашней всех римских прокураторов –
Затверживанье истин аккуратное,
Учеников расчётливая лесть.
И, рай сочтя доходным заведением,
Уже хотели братья Зеведеевы
В раю повыше по знакомству сесть.
Я, бывший простодушным простолюдином, –
Виновен в преступлении Иудином.
Я воспитал, – и я ответ держу.
И, сам себя карая высшей карою,
– Где брат твой, Авель? – спрашивая Каина,
– Где брат твой, Каин? – Авелю скажу.
И в мой последний вольный день при трапезе
Я чувствовал назревшее предательство, –
Витавшее над братским камельком.
Змея порою кроется и в соколе.
Но, верно ли учение, – если, всё-таки, –
Учитель предан был Учеником ..?
И в капюшонах, ястребинолицая, –
Распятием осеняла инквизиция
Свои костры – пощады не моли.
И рвался я с распятий в пальцах выродков,
И вопрошал, свой крик в столетьях вырыдав:
– Так это вы – ученики мои ?..
Ну а в огонь подбрасывали хвороста.
Шли крестоносцы, – как Христово воинство, –
Со свастикой в зачатке на щите.
И набожный убийца из Освенцима
Слал к Рождеству открыточки, – осведомлен, –
Что он сжигает братьев во Христе.
Неон клокочет. Снег сквозь фары сеется.
Но вижу те же лица фарисейские,
И саддукейский мстительный расчёт.
И торгаши, из Храма мною изгнанные, –
Хотят изгнать всех тех, кто в Храмах истины
Не продаётся и не продаёт.
И над планетой, злобой распалённые,
Летают пули, словно раскалённые, –
Всё тех же инквизиций угольки.
И, чувствуя себя в руках у стражников, –
Я на крестах трясусь от смеха страшного:
– Так вот какие вы, ученички..
Быть вами ежедневно воспеваемым,
И вами ежедневно распинаемым, –
Я больше не могу. Но, как спасусь, –
Плевками обессиленный и плётками,
Распятый на кресте – творение плотника,
Сын плотника и плотник – Иисус ?!..